С клинической точки зрения, феномен всемогущества — это компенсация переживание архаической беспомощности. В процессе развития ребенок, сталкиваясь с неизбежными фрустрациями и ограничениями, конструирует грандиозные фантазии: «я могу подпрыгнуть до неба», «я сильнее паровоза». Эти нарциссические защиты, будучи нормативными на ранних стадиях формирования Эго, представляют собой попытку психики совладать с травматическим осознанием собственной уязвимости, беспомощности и зависимости.
Зрелое функционирование предполагает болезненный, но необходимый процесс дефляции этого грандиозного Эго. Проще говоря: последовательную интеграцию собственной ограниченности. Пациент, фиксированный в позиции всемогущества, демонстрирует характерное отвержение «малого» (способность прыгнуть на метр) в пользу «великого» (фантазия о прыжке до неба). Эта динамика воспроизводит базовый конфликт между принципом удовольствия с его требованием немедленного, тотального удовлетворения и принципом реальности с его постепенным, частичным удовлетворением через взаимодействие с объективным миром.
Терапевтическая задача заключается в аналитической проработке этой защиты — не через морализаторское осуждение инфантильных фантазий, а через их деконструкцию к исходной травме беспомощности. А это больно, признавать собственную ограниченность. Только пережив и символизировав вытесненную уязвимость, пациент может достичь подлинной «потенции» — способности действовать в рамках реальных возможностей, получая удовлетворение не от нарциссических иллюзий, где я — чемпион мира, а от аутентичных достижений.
Парадоксальным образом, смирение (часто ошибочно интерпретируемое как пассивная капитуляция) оказывается здесь ключевым механизмом психического роста. Речь идёт не о мазохистическом отказе от амбиций, а о горевании по инфантильной грандиозности, позволяющем инвестировать либидо в осуществимые проекты. Гордость за реальные достижения, в отличие от тщеславия, питаемого грандиозными фантазиями, становится маркером успешной интеграции ограничений в структуру Эго.
Принятие конечности, несовершенства, ограниченности и зависимости составляет ядро зрелой идентичности.